Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные. Но зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до дыр, но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам нос Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой, спиртом и смертью.
То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло съестным.
– Где тут наша новенькая? – доковыляв до стола дежурной медсестры, поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из нержавеющей стали, в правой – историю болезни. – Новенькая – это кто? – заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен: вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном столе. – Солодкина не написала, черт бы ее подрал!
– Тамаре и сам черт не страшен, – отозвалась медсестра, – ее Муму хоть у кого из лап вырвет.
– Муму, Муму… – прогнусавил Федор Иванович. – У человека имя есть и фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, – из чисто мужской солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.
– Это не мы, он сам себя так назвал, – по глазам медсестры чувствовалось, что Дорогин ей симпатичен. – Вы вот сказали, что у каждого человека имя и фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в сознание еще не пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в себя, расскажет. Я вас сейчас провожу.
В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была занята. Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали простыню. Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.
Федор Иванович заметил истоптанные шлепанцы, стоявшие под панцирной сеткой.
– Ну вот, был человек и нету, – вспомнил он о старите, умершем сегодня утром.
Но тут же забыл о нем, лишь только увидел Риту Кижеватову. Девушка показалась ему удивительно красивой. Красоту редко встретишь в больнице, обычные гости тут – старость, уродство, безобразие. Даже такой опытный медик, как Федор Иванович, не сразу сообразил, спит девушка или еще не пришла в себя, бледность лица после операции лишь подчеркивала красоту.
– Что с ней?
Медсестра пожала плечами, и Федор Иванович развернул карточку: “Черепно-мозговая травма средней тяжести. Потеря крови…”. Он пробежал глазами бесстрастные строки диагноза.
"Можно сказать, повезло”, – подумал он.
Была проломлена лишь верхняя костная поверхность в затылочной части. Сразу понятно, что готовили ее к операции женщины – волосы выбрили лишь вокруг самой раны, а то лежала бы сейчас лысая, как бильярдный шар. Особого значения тому, что девушка попала в реанимацию без документов, Федор Иванович не придал. Так уже случалось не раз, но безымянным пока еще никто не умер. И не выжил, если не считать Сергея Дорогина, покинувшего больницу под кличкой Муму. Обычно родственники находились быстро.
Заведующий лабораторией присел на край кровати. Пальцем оттянул нижнее веко девушки. В сосудиках уже слабо просматривалась кровь.
«Ага, значит, возвращается к жизни. Давление поднимается, и можно будет попасть иголкой в вену.»
– Еще наркоз действует, – пояснила сестра.
– Это я и без тебя вижу.
Он откинул одеяло и высвободил руку девушки. Кижеватова лежала обнаженная – такая, какой ее сюда доставили с операционного стола. Федор Иванович, если бы был в палате наедине с не пришедшей в себя пациенткой, не почувствовал бы ни желания, ни стыда. Но присутствие медсестры смутило его, и он, слегка покраснев, прикрыл простыней грудь девушки.
Федор Иванович протер локтевой изгиб спиртом и, взяв в руки иглу, на несколько секунд замер. У девушки явственно просматривался след от укола в вену.
– Ей уже кровь на анализ брали, – сказал он.
– Нет.
– Я же вижу.
Медсестра пожала плечами.
– Мне об этом никто ничего не говорил. Да и вы об этом должны были бы знать.
«Точно, – подумал Федор Иванович, – раз не приносили, значит, не брали. Наркоманка она, что ли? Наширялась какой-нибудь дряни и пошла вышивать по шоссе, под машины бросаться. Хотя не похоже. У наркоманки весь локтевой изгиб должен быть исколот, а тут одна только дырочка. Ну да мне-то что, может, неудачно капельницу ставили.»
И, чтобы больше не мучиться сомнениями, он вновь взял девушку за руку. На этот раз в нем говорил уже не мужичина, а профессионал. Он даже не обратил особого внимания на следы от веревок. Это его не касалось. Взгляд заведующего лабораторией искал вену, в которую можно всадить иглу. Хрустнула тонкая оболочка кровеносного сосуда, и на пластиковом переходнике иголки появилась сперва большая капля, а затем кровь уже потекла ручейком в подставленную пробирку.
Набрав столько, сколько требовалось для анализа, Федор Иванович вытащил иголку и вышел из палаты.
«Эх черт, – думал он, – как день бездарно пропадает. Жена мне скандал устроит. А за что? Не пил, не гулял, делом занимался. Все равно не поверит. Женщины – они такие, считают, стоит мужику полчаса свободного времени дать, так он или в пьянку бросится, или по бабам.»
Заведующему лабораторией стало жаль себя. Стало жаль цветов, подаренных Тамаре. Вот тут-то он и ощутил свою вину. Не подари сдуру букет, сидел бы себе спокойно вечером рядом с женой на диванчике и смотрел бы телевизор. А теперь придется не только ужин готовить, но и посуду мыть, чего он не выносил патологически.