Кассета уже перекочевала к ней в сумку, в камеру была всунута новая.
Омоновец сообразил, что оператор снял его, и сразу же рванулся к камере.
– Я тебе сейчас пленку засвечу! Оператор только улыбнулся.
– Это магнитная лента, возьми, засвети ее.
– Открывай камеру!
Оператор сообразил, что омоновец полный идиот, может и разбить камеру. Лучше самому отдать кассету, а потом как-нибудь из милиции ее выцарапать. А не выцарапаешь – и потеря небольшая. Он знал, за этот сюжет, покоящийся в сумке Белкиной, заплатят хорошо.
– Молодец ты, Белкина, – сказал он. – Откуда ты знаешь за день наперед, где начнется землетрясение?
– Профессия такая, – дежурной фразой ответила Белкина. – Не журналисты охотятся за новостями, журналисты их сами создают. Секрет лишь в том, как нужно свести нужных людей в нужном месте – и все произойдет само собой.
Она сказала это, когда милиция уже вела всех к зданию вокзала. Варвара бережно поглаживала сумку, в которой покоилась кассета.
– Все снял? – шепотом спросила Варвара.
– В лучшем виде! А ты боялась.
– Еще бы мне не бояться! Разбили бы камеру, мне бы потом никогда техники больше не дали!
– Тебе ее и так не дадут, когда увидят такую шикарную драку!
Шофер микроавтобуса дремал, положив голову на руль, и не заметил, что его приятеля-оператора потащили в участок.
– Сергей, я не исчезаю, – крикнула Белкина перед дверью участка, – вызываю подкрепление!
Омоновец нервно дернулся, услышав эту фразу, но Белкиной уже и след простыл.
– Кого ненавижу, так это журналистов, – сказал он милиционеру с вокзала.
– Кто ж их любит? Лезут, куда не просят. Небось и драки бы не случилось, не появись камера.
– Это точно, – усмехнулся оператор. Галичанин скалился, изрыгая нечленораздельный мат. Двух передних зубов не хватало, и слова смешивались со слюной. Один из милиционеров нес подобранный нож с выкидным лезвием.
Пока шло составление протокола, Белкина вызвонила-таки по мобильному телефону полковника Терехова и доходчиво изложила ему суть происшедшего в подземном переходе. О том, как она сама оказалась там, и то, что с ней был оператор, журналистка умолчала. Полковник же, хоть и был умным человеком, но, как каждый милиционер, не любил журналистов больше, чем свое начальство. Исключение составляла только Белкина, и то не благодаря профессии, а благодаря тому, что была обаятельной женщиной. Мечтой полковника Терехова, которой не суждено было осуществиться, о которой он никогда не говорил вслух и боялся формулировать ее мысленно в присутствии жены, было переспать с Белкиной.
И журналистка это чувствовала, а потому и эксплуатировала полковника по полной программе, ничего не обещая взамен.
– По гроб доски буду вам обязана, если приедете и поможете, – с придыханием произнесла Белкина в трубку. – Все, что хотите, к вашим услугам.
– Хочу… – ответил Терехов с чувством, – сейчас приеду.
И действительно, еще не все протоколы были составлены, еще шел разговор на повышенных тонах, а к вокзалу уже подкатила черная “Волга”, зарулила прямо под знак. Белкина опрометью бросилась от микроавтобуса к машине полковника. Она знала, в участок надо войти вместе с ним, тогда и ее слова будут стоить не меньше, чем слово полковника.
Терехов поступил мудро, приехал не один, а с непосредственным начальником милиции, расположенной на вокзале. Полковник Терехов был человеком умным и сообразил: единственное, чем можно козырнуть и вызволить друзей Белкиной, так это обещание. И он пообещал, похлопывая по плечу второго полковника.
– Знаешь, Василий Никитич, я тебе могу сказать одно: никто об этой драке, кроме участников и нас с тобой, знать не будет. В эфире сюжет пройдет, но без едких комментариев в адрес милиции. Понимаешь, если мы сейчас, вернее, не мы, а ты со своими ребятами начнешь сажать, у тебя будут неприятности. Я эту Белкину знаю, такая стерва, такая стерва…
– Это что, та самая Белкина, из-за которой прокурор повесился?
– Она самая.
– Ничего себе! – и полковник уже с нескрываемым восхищением и уважением посмотрел вначале на Терехова, а потом на Белкину, которая перебралась поближе к оператору, предусмотрительно оставив кассету в машине.
– Ты ее хорошо знаешь?
– У меня к ней свой подход.
– А нельзя ли сделать так, что бы сюжет вообще не появился на экране?
– Тут даже я бессилен.
– Ладно, сейчас разберемся.
Через десять минут дело было закончено. Оставили лишь галичан и надсмотрщиков, отпустили даже “афганца”, колесо в его коляске было погнуто, катилось с ужасным визгом и скрипом.
– Как это я раньше не додумался на ломаной коляске побираться, больше подадут. Скрип у людей нервы выматывает. Правда, Пушкин?
– Правда.
Вся одежда на эфиопе была изорвана. Плаща, который прикрывал рвань, он лишился, цилиндр истоптали, также отсутствовал один башмак. Но в глаза это не сильно бросалось – босая нога и без носка черная, как-никак эфиоп.
Когда все оказались на улице у микроавтобуса, Абеба потер ладонь о ладонь и сказал:
– Выпить бы сейчас за победу.
– Кого мы победили?
– Свой страх.
– Не знаю, как ты, Абеба, а я с самого начала не боялся, – сказал ветеран афганской войны. – В горах хуже приходилось. Особенно ночью. Ничего не видно, только грохот и вспышки.
– Думаешь, я сегодня много чего видел? Меня как схватили, а я ногой как дал! Видишь, ботинок даже прочь улетел?
Про ноги “афганцу” слушать не хотелось, и он отвернулся.
Дорогин понял, что надо сменить тему.
– Обсуждать драку – последнее дело. Правильно говорят: что после драки кулаками размахивать? А не выпить ли нам, друзья? – вновь поймав взгляд Тамары, которая после драки еще не проронила ни слова, он сказал: