"Вот та палата, в которой мы лежали с Резаным, – он остановился у двери, чуть приоткрытой. Прикоснулся к ручке, прислушался к ощущениям. Холод металлической ручки был приятен. – Интересно, кто там сейчас лежит на моем месте – мужчина или женщина, старый человек или молодой? Из этой палаты редко кто выходил живым, сюда помещали полуобреченных. Я ведь тоже тогда находился в шаге от смерти”, – он толкнул дверь и вошел в палату.
Там царил полумрак. Одна кровать была пуста, а на второй, на той самой, на которой в свое время лежал Муму, он увидел девушку. Вернее, догадался, что это девушка, ее длинные волосы хорошо читались на фоне белой подушки.
Девушка чуть слышно постанывала. Муму машинально поднял дамскую сигарету и сунул в губы, ими же примериваясь к очень тонкой сигарете. Это и спасло его. Илья Вырезубов бросился на Сергея, натянув в руках черную шелковую удавку, а Григорий схватил Сергея за ноги, бросившись на него, как пес. Удавка захлестнулась, прихватив к шее и руку Сергея. Тонкая дамская сигарета сломалась.
Все происходило молча, слышалось лишь натужное сопение Ильи, который изо всех сил тянул на себя шелковый шнурок.
– Души, души шакала! – шипел Григорий. Все трое уже лежали на полу, и Сергей понял, просто так ему не вырваться, нападавшие сильны, причем сильны чрезвычайно. Так бывают сильны дикие звери, уже схватившие добычу и уже осознавшие, что она в их когтях, цепких и безжалостных, а гибель жертвы – это вопрос лишь времени, нескольких секунд или нескольких минут судорожных конвульсий, сдавленных стонов.
Сергей пошел на хитрость. Он на долю секунды расслабил, затем резко протолкнул руку вперед, и шелковая удавка оказалась у него под мышкой. Теперь она уже была не страшна. Он локтем изо всей силы ударил одного из нападавших в лицо. Послышался стон и хруст, похожий на звук ломаемой сухой ветки.
– Ах, ты так! – Сергея укусили за ногу, словно хотели отгрызть от нее кусок плоти.
И тогда каблуком Сергей нанес удар. Он все делал механически, инстинктивно, спасая свою жизнь. Муму заметил лишь то, что напавшие одеты в белые халаты и в дурацких, какие носят хирурги, белых колпаках на головах.
Сергей зацепил ногой штатив от капельницы и поймал его, когда тот уже падал. Сил подняться на ноги не было, голова кружилась, но пальцы уже сжались на холодном металле штатива. Сергей видел, как к нему метнулись силуэты, словно два белых медведя в голодную полярную ночь Он ударил штативом наотмашь. Бить было крайне неудобно, и удар получился не очень сильным. Штатив скользнул по плечу Ильи и со звоном врезался в спинку кровати. Второй раз взмахнуть штативом у Дорогина уже не было сил, и он подумал, что, возможно, проиграл.
– Что там такое? – послышался крик медсестры и торопливый цокот каблучков по поскрипывавшему, рассохшемуся паркету.
Странное дело, именно девичий крик и цокот каблучков сделали то, чего не смог сделать Дорогин. Нападавшие бросились к двери, столкнулись и, чуть не выломав створку, вылетели в коридор. Здесь они сшибли с ног медсестру. Девушка, ударившись головой о стену, потеряла сознание. И вот уже только топот ног по бетонной лестнице затихал вдали.
Дорогин поднялся. Его пошатывало, но он все же побежал. Остановился, чуть не споткнувшись о распростертую на стертом паркете медсестру. Ее лицо заливала кровь.
– Урод! – шипел Григорий, тяжело дыша в затылок Илье.
– Это ты урод!
Братья сбежали на первый этаж. Илья торопливо вытащил из кармана ключи, похищенные у Федора Ивановича. Они влетели в лабораторию, и Илья тут же закрыл дверь на ключ.
– В окно! В окно! – хрипел Илья.
Григорий, уже стоя на подоконнике, вспомнил о цветах, которые они привезли заведующему лабораторией. Держась за раму, нагнулся и выхватил букет из трехлитровой банки. Братья прыгнули в темноту и побежали, треща кустами.
Лишь только к медсестре подоспели дежурившие в реанимации врачи, Дорогин тут же бросился к лестнице. Головокружение уже прошло, лишь кровь стучала в висках да нестерпимо болела укушенная нога – кровь уже хлюпала в ботинке.
Сергей даже не задумывался, на какой этаж сбежали нападавшие, он, как охотничий пес, полагался лишь на свое чутье. Муму не ошибся ни на шаг, не сделал ни одного лишнего поворота и с разбегу ударился в закрытую дверь лаборатории, из-под которой лился свет. Дверь была заперта. Несколько раз Дорогин ударил в нее плечом. С той стороны лишь жалобным звоном отозвались ключи, выпавшие из замочной скважины.
– Ушли! – выдохнул Сергей и, почувствовав, что нет больше сил стоять, опустился на корточки возле стены.
Вниз уже бежали люди, звенели ключи. Сергей сидел не поднимая головы. Кто-то его спрашивал:
– С вами все в порядке?
– Да, – глухо отвечал Муму.
Но лишь только распахнулась дверь, лишь свет упал на пол, Дорогин поднялся и заглянул в лабораторию. Первое, что он увидел, это одинокая роза, стоящая в высоком мерном стакане, точно такая, какие те, которые он видел в кабинете у Тамары Солодкиной, та самая роза, о которой забыл Григорий Вырезубов, выхватывая букет из трехлитровой банки.
Распахнутое окно, ветер, колышущий занавески, окровавленная медсестра, дежурившая в реанимации… Дорогин не мог понять, что произошло, кто на него набросился, откуда взялись посторонние, одетые в белые халаты и колпаки.
Он тряхнул головой и осмотрелся. Тамары рядом не было.
«И немудрено, она же в операционной, и никто не бросит операцию, случись даже пожар.»
И тут он вспомнил, как зовут девушку-медсестру – Лиля. Имя совсем не подходило к ее внешности. Типичное русское, веснушчатое лицо, русые волосы, голубые глаза, пухлые губы. А имя Лиля предполагало нечто другое, во всяком случае в воображении Дорогина: жгучая брюнетка, карие глаза, смуглое лицо, осиная талия. И никакого платья, черные брюки и облегающий свитер.