Смерть знает, где тебя искать - Страница 30

– Сергей, пошли! Иначе до юбилея Пушкина, точно, не доживем.

– Погоди, – через плечо бросил Сергей.” Галичане привыкли, что стоит им лишь бросить на кого-то недружелюбный взгляд, и человек тут же испаряется, как будто его и не было. А этот стоит себе, и выражение лица спокойное, и взгляд не прячет.

– Ты чего к инвалиду прицепился?

– За жизнь разговариваю.

– Дал ему денег и проваливай. Исполнил гражданский долг и ступай с богом.

Разговаривать более резко бандиты побаивались, черт знает кто перед ними, может, мент переодетый, может, опер какой, а может, дружок афганца, ветеран отмороженный, спецназовец, которому человека убить – как за угол сходить. И справка у него из “дурки” вполне может оказаться в кармане.

– Чего тебе надо? Иди отсюда.

Сергей посмотрел на галичан, один из которых, запустив руку за пазуху “афганцу”, выгребал деньги, перекладывал их в спортивную сумку с адидасовским трилистником. Сергей почувствовал: с ними разговор не сложится, во всяком случае сейчас.

Когда все деньги перекочевали в спортивную сумку, один из галичан достал початую бутылку водки и отдал “афганцу”.

– Горло промочи.

Тот закрутил бутылку винтом и, картинно подняв ее над широко раскрытым ртом, вылил содержимое в глотку. Водка исчезла даже без бульканья. Спиртное помогло, голос “афганца” тут же окреп и с новой силой зазвучал под бетонными перекрытиями подземелья.

– Проваливай, проваливай, – один из галичан уже наступал на Дорогина и оттеснял его поближе к входу в метро.

– Полегче, – сказал Сергей.

Взгляд галичанина остановился на Белкиной.

– Забирай свою бабу, и оба катитесь отсюда. Не ищи приключений на свою задницу. Баба у тебя хорошая, не охота ее портить.

Если бы Дорогин был один, он, возможно, ввязался бы в драку прямо сейчас. Но то, что вместе с ним пришла сюда и Варвара, делало его более осторожным. Да и народу вокруг собралось много, а во время драки могло произойти непредвиденное: мог появиться нож, кастет, пистолет.

Сергей заприметил, что карман спортивных штанов галичанина оттопыривался: рисковать чужими жизнями не хотелось.

– Мы еще поговорим, – процедил Муму сквозь зубы.

– Сомневаюсь, – услышал он.

Когда Дорогин и Белкина уже двинулись к выходу, то Сергей заприметил двух омоновцев, стоявших на площадке. Рослые парни, вооруженные дубинками, баллончиками со слезоточивьм газом, нагло улыбались, даже не думая прятать улыбки. Сразу было понятно, омоновцы куплены, и если начнется драка, то они окажутся на стороне галичан. А потом, очутившись в участке, ничего не докажешь, протокол составят не в твою пользу.

Дорогин с Белкиной поднялись на ступеньки, и Сергей оглянулся. Один из галичан уже стоял рядом с омоновцами и здоровался с каждым персонально за руку. После приветствия рука омоновца тут же исчезла в сумке. Так деньги сердобольных москвичей и гостей столицы сначала перекочевывали в грязную шапку, оттуда – за пазуху потному герою афганской войны, из-за пазухи – в спортивную сумку, из сумки – в кулак галичанина, а из кулака галичанина – в карман омоновца.

– Круговорот финансов в природе, – усмехнулся Дорогин. – Тоже благодатная для газеты тема.

– Никого этим не удивишь, все и так это знают, видят, но почему-то продолжают подавать инвалидам. Что сделаешь, – усмехнулась Варвара, – люди не ему помочь хотят, а от судьбы откупаются. Мол, дам пятерку, десятку, Бог меня и помилует, останусь с ногами.

Когда Муму и Белкина садились в машину, омоновцы лениво выгоняли из перехода бомжей и попрошаек – всех, кто с ними не делился, и всех, кто составлял конкуренцию герою афганской войны, отсасывая деньги у прохожих. Этот процесс омоновцы между собой цинично называли “зачисткой вверенной территории”.

Игорь Морозов остался один, и народ к нему потянулся вновь.

– Мы через час тебя навестим. Сиди здесь, и чтобы никуда. – – услышал он жесткое предупреждение, которое не сулило ничего хорошего тому, кто его ослушается.

Галичане сели в новенькую “хонду” и уехали на Савеловский вокзал, где работал еще один герой афганской войны, однорукий и одноногий. За ним нужен был глаз да глаз, он в запале грубил прохожим, оскорблял их, называя трусами и предателями родины, отсиживавшимся в тылу, когда он сам “живот за родину отдавал”. А потом в расстроенных чувствах цеплял кого-нибудь из сердобольных прохожих костылем за ногу, совал горсть смятых денег и просил:

– Отец, отец, уважь инвалида, принеси бутылочку водки, я за твое здоровье выпью и друзей помяну заодно. Сегодня день у меня важный, в этот день мы в окружение попали…

Судя по рассказам ветерана, в окружение его рота попадала два раза в день почитай круглый год. А если перечислить друзей, которых он поминал, как пономарь, читающий заупокойные записки, набиралась не рота, а целый полк. Он перечислял тех, с кем учился в школе, даже не смущаясь тем, что выкрикивает женские фамилии. А затем в ход шел список однокурсников профтехучилища, которое он не успел закончить и из которого за неуспеваемость и прогулы был позорно изгнан.

После второго списка шли фамилии сокамерников и тюремных надзирателей и лишь после них тех солдат, с кем на самом деле довелось служить на афганском аэродроме, на котором моджахедов никто не видел от начала войны до самого ее конца. Руку же и ногу “афганец” потерял по собственной дурости, пьяным раскручивая боевую гранату.

Морозов же в присмотре не нуждался. Лишнего не пил, он ловил кайф от общения с людьми, упиваясь тем, что может раскрутить их на деньги и сочувствие. Второе Морозов ценил больше.