Он рассекал руку на нетолстые ломти, морщился, когда лезвие, глубоко вошедшее в раскисшее дерево, клинило. Но даже тогда он не прибегал к помощи второй руки, а одной ловко выдирал топор и заносил для нового удара.
Дойдя до локтевого сустава, Вырезубов замешкался, задумавшись, рассекать его по сочленению или чуть ниже, там, где виднелась большая темно-коричневая родинка с тремя короткими волосками.
Вновь задребезжало стекло. Вырезубов поднял голову. Со стороны дома, опершись на толстое витринное стекло, на задних лапах стояли два огромных пса. Ротвейлеры нервно урчали, то и дело тычась в стекло розовыми, покрытыми белой пеной слюны языками. Вырезубов поднял остаток руки, сжимая его за запястье, и помахал перед мордами псов. Те, если бы ни стекло, тут же бросились бы на страшное угощение, соревнуясь, кто первый, и, не сумев поделить, вцепившись в нежную кожу клыками, затеяли бы возню. Но Вырезубов не любил дразнить собак понапрасну. Он лишь поиграл с ними, дал знать, что угощение скоро будет. Вновь глухо застучал по колоде топор, чавкая и всхлипывая.
Илья даже не поднял голову, когда скрипнула стеклянная дверца и в оранжерею вошла пожилая женщина. Ее седые волосы были аккуратно заплетены в косу и уложены вокруг головы. Мать Ильи была одного роста с сыном.
– Илюша, – нежно сказала она, глядя на то, как ее сын подсовывает на середину колодки короткий обрубок женской руки, – ты уж поосторожнее, топор-то острый, а пальцы – вон как близко.
– Под руку, мама, не говорите, – ответил Илья, опуская топор.
На этот раз сноровка подвела его. Ломоть получился толще других. Илья негромко выругался и тут же испуганно посмотрел на свою мамашу, которую с братом он неизменно называл на “вы”.
Та покачала головой.
– Хорошо, хоть пальцы целы.
После этих слов Илья, виновато поглядывая на мать, разрубил остатки руки, пока на колоде не осталась лежать половина ладони и четыре пальца с ярко накрашенными ногтями.
– Последнее, что осталось, – вздохнул Илья, сбрасывая рубленые куски на поднос из нержавейки, незатейливый, без всяческих узоров.
– Давно вы с Гришей не выезжали. Да и цветы уже поспели, того и смотри, лепестки осыплются.
– Нет, за ними я смотрю, – оправдываясь, проговорил Илья.
И в самом деле, во всем розарии нельзя было найти ни единого опавшего лепестка. Колючие стебли росли хоть и часто, но не слишком густо. Всем цветам хватало и солнца, и воздуха, и воды.
– Мясо-то мороженое, так что все собачкам отдай.
Мать Вырезубова не спеша двинулась к дому. Так способен идти только человек, на душе у которого все спокойно, который считает, что никто к нему никаких претензий предъявить не сможет.
Злющие ротвейлеры уже ждали у входа в розарий. Внутрь соваться они не рисковали, знали, чуть что, хозяин жестоко изобьет их. Псам никогда не позволяли бегать внутри оранжереи по дорожкам, посыпанным свежим речным песком и опилками. Собаки хоть и послушные, дрессированные, но стебли могут ненароком задеть. А цветы – это святое. За средства, вырученные от их продажи, и жила странная семья, состоявшая из пожилой матери и двух молодых сыновей. За деньги, полученные от продажи, был отремонтирован дом и расширена оранжерея.
Поднос с человеческим мясом опустел в мгновение ока. Псы легко разгрызали хрящи, слизывая кровь, раскалывали кости. Друг у друга они куски не вырывали, зная, что каждый кусок не последний. Между собой псы не спорили и никогда не выясняли отношений.
Час времени ушел на то, чтобы срезать и аккуратно упаковать в длинные картонные ящики несколько сот цветов. Ящики были погружены в машину, небольшой грузовой фургон с аляповатыми надписями на синих бортах “Живые цветы”. Затем Григорий взял небольшой пульверизатор, открыл все картонные коробки и принялся опрыскивать цветы. Капельки воды поблескивали на бутонах, на листьях, на колючих стеблях.
Григорий, склонив голову к левому плечу, пару минут любовался этой картиной. Картонные ящики чем-то неуловимо напоминали гробы, а вот цветы были прекрасны.
– Ну хватит, – поторопил брата Илья, – это уже не цветы, – сказал он.
– А что это? – спросил Григорий.
– Это деньги. Можешь умножить двести восемьдесят стеблей на стоимость одного цветка и получишь выручку. Минус, естественно, накладные расходы – бензин и торговцы.
Цветы братья продавали в нескольких точках, причем у них было заведено брать деньги за цветы сразу, продавая розы немного дешевле, чем остальные поставщики. Поэтому с братьями с удовольствием имели дело, считали их людьми основательными и порядочными. Конкуренты же влезать в конфликт с братьями Вырезубовыми не рисковали, слишком уж мрачными, угрюмыми и грозными выглядели близнецы. Да и их мать, Наталья Евдокимовна Вырезубова, тоже слыла женщиной крутой. Как-никак она родилась и выросла в Сибири, в маленьком таежном поселке. И если что, то могла, как говорится, показать зубы, да еще так обложить матом, что любой грузчик позавидовал бы.
В ее комнате на стене висела двустволка, старая, еще довоенная. Наталья Евдокимовна раз в две недели сама чистила ружье, быстро разбирая и умело складывая. Оружие содержалось в идеальном порядке, а” уж пользоваться она им умела. Братья иногда подшучивали, говоря:
– Наша мать и медведя-шатуна в случае чего завалить может.
Стреляла Наталья Евдокимовна отменно. Не многие столичные охотники могли бы с ней потягаться.
Мать вышла на крыльцо, вытерла руки о чистый передник, посмотрела на сыновей.
– Пустыми не возвращайтесь, – жестко и в то же время призывно произнесла она.